МОЙ СЕРЕБРЯНСК V. Счастье приходило по воскресеньям…
V. Счастье
приходило по воскресеньям…
Порой мне казалось, что жизнь похожа на не устающего Ваньку-встаньку: он раскачивается в разные стороны то быстрее, то медленнее, но, улыбаясь, всегда возвращается в исходное положение. Эта игрушка сидела во мне с детства. В детском саду, в школе, в октябрятах, пионерах, комсомольцах я была этим самым встанькой.
Тяга к коллективной работе ярко проявилась в детском саду, где, будучи сверхактивной четырёхлеткой, я, заражённая бациллой театра от своих старших сестёр и папы, созывала своих сверстников для постановки какого-нибудь спектакля. Рассказы из детских и взрослых журналов были готовым материалом для постановок. И уже тогда я понимала, что в спектакле обязательно должны быть музыка и песни. Проигрыватель с пластинками появился у нас в доме, когда я уже училась в пятом классе, а о магнитофоне оставалось только мечтать. Но было пианино – старое, чёрное – «Ростов-Дон». Оно занимало половину детской комнаты, так, что специальный широкий деревянный крутящийся стул служил одновременно и для своих функций и, при повороте на сто восемьдесят градусов, для работы за письменным столом. Читать меня научили рано. Рождённой поздним ребёнком, шестым по счёту, родители вкладывали в меня все свои усилия и всё своё свободное время – благо, оба уже были на пенсии, - и это приносило хорошие результаты: раннее чтение и чистописание, раннее овладение музыкальным инструментом, ранние стихотворные пробы. Были ещё и пробы с вышиванием, но это занятие мне казалось невыносимым, и мама это вскоре поняла, сложив все мои вышивки в коробочку из-под обуви и запрятав в большой деревянный сундук, доставшийся от прабабки.
Первые песенки я разучивала по советским сборникам песен. Но особым предпочтением пользовалась большая, в жёстком оранжевом переплёте книжка детских песен А.Островского. Петь по ней песни было одно удовольствие – они почти все нравились. Они и по радио звучали часто, в исполнении детского хора. Ах, до чего же слаженно и красиво пели ребята про солнечный круг с небом вокруг и про усталые игрушки, и про дружбу. Эти песни учили – что такое хорошо, и что такое плохо. Они давали какой-то особый заряд энергии, и хотелось что-то хорошее совершать, творить. Под них можно было плакать, признаваясь самой себе, что тебе не просто жалко или как-то трепетно от необычного влияния услышанной песни, а хочется вот так же петь, или - нет, сочинить тоже вот что-то такое, чтобы это трогало слушающих. А музыка крутилась в голове постоянно – и я её просто напевала руладами, на долгое «а-а-а-а…» или, на ходу придумывая слова на непонятном никому языке. Эти песенки мы и использовали в своих спектаклях. Иногда, в зависимости от сюжета, слова песни не подходили, и мне приходилось менять содержание песни, а кое-где и мотив. Признаться же кому-то, что это мои исправления – было неавторитетно, и я ссылалась на известного автора. Да, простит меня А.Островский. Но именно это детское увлечение помогало познавать первые шаги творчества.
Счастье приходило по воскресеньям, когда мне было позволено, нарядившись в мамину юбку, завязанную под горло каким-нибудь бантом, выступить перед родителями и собравшимися соседями.
- Ну, и выбражуля ваша Светка! – нашептывала, подхлопывая в ладоши, тётя Валя Зубова, а её дочка Ленка – моя сверстница, скоромно сидела на табурете и уминала оладушки.
- А, чё!? Пусть пляшет, пока пляшется, - отвечала мама и уходила на кухню допекать оладьи.
Папа наяривал на баяне, и соседки начинали подвывать свои любимые песни. Мы с Ленкой убегали в мою комнату, и у нас начинался свой «театр». Ленке я показывала свои первые музыкальные пьески, но ей это было неинтересно, ей хотелось поиграть с куклами в больничку…Может, поэтому она стала врачом…
Каждый воскресный день ожидался, как праздник, к которым папа готовился специально – сочинял или разучивал стихи, музыкальные произведения. Глядя на него, и мне хотелось удивлять гостей чем-нибудь новеньким.
Как-то, накануне выходных, перед ноябрьскими праздниками, родители решили, что надо бы всей семьёй наведать дедушку с бабушкой. А жили старики в Алтайском крае в посёлке Майма. Родители коротко называли это место – тайга. Зелёный поезд вёз нас целых двое суток до Бийска. В поезде мне очень понравился чай в стаканах с подстаканниками. Ложечка так нежно подстукивала движению поезда, что, казалось, она танцует и в своём танце напевает песенки.
От Бийска до Сросток доехали на попутке, а там водителю нужно было в другую сторону, и меня определили на почтовую телегу с посылками, родители же пошли следом. Помню своё синенькое плюшевое пальтишко, которое мама сшила специально к этой поездке. Оно было таким нарядным, что мне казалось - я в нём, ну, прямо принцесса. Чтобы не замёрзла, почтальон накинул на меня большущий полушубок, который пах неприятно, но сказано было не высовываться, поэтому я не заметила, как укатилась в сон. А когда приехали и сняли с меня это вонючее нагромождение – я разревелась, увидев, что всё моё плюшевое пальто покрыто слоем овчинных волос, и я теперь уже была не похожа на принцессу. Почтальон прикрикнул на меня, мол, чё ревёшь, щас на морозе слёзы влипнут в глаза, и остекленеют, и ослепнешь на всю жизть…, да и вообще, посылки не плачут – взял меня под мышку – в таком положении и занёс в избу, объявив хозяевам, что им посылка пришла.
- Кто ж эт така будет? Никак наша огнёвска порода! Цветочек с востока? – начала причитать бабка, а дед побежал на двор, встречать моих родителей.
Когда папа с мамой зашли в дом, я уже стояла на табурете и читала бабушке приготовленное стихотворение…На дворе-то уже с утра – воскресенье.
Какой-то странный обычай был у моих родителей и всех родственников – нагрянывать в гости без предупреждения – не боялись, что можно дома не застать – да и куда из глухомани было ехать-то посреди недели. Как-то мы с папой отправились к его сёстрам в Риддер (тогда ещё Лениногорск), и тоже так же - внезапными гостями, так часов десять пришлось сидеть около двери, пока соседи не приютили – оказалось, что тётка с сыном уехали с ночёвкой в лес за кедровыми орехами. Тогда я твёрдо и на всю жизнь уяснила, что в гости без предупреждения негоже заявляться.
С некоторых пор я поняла и ещё одну истину – родственники - это не всегда близкие люди. Со стороны мамы это были строгие, со сдвинутыми бровями тёти и дяди, одним словом, киржатская порода, как говорил папа.
В наш приезд в тайгу в дом навалили многочисленные родственники и соседи. Тётя Галя – жена маминого брата Спиридона – подарила мне петушка из жжёного сахара, я его и успела-то только один раз лизнуть, как их сын, который был младше меня года на два, разревелся, требуя этого петушка назад – я отдала, но расстроилась. А тётя Галя пообещала назавтра мне целых два принести, правда, забыла, наверное, об этом. Потом, по возвращении домой, папа, не вмешивающийся во всю эту историю, но, как оказалось, видевший её развитие от начала до конца, научил меня делать из жжёного сахара всякие фигурки, и эта история получила своё сладкое завершение.
Родственников папы из Лениногорска я полюбила больше – они были весёлые и все вместе пели такие же весёлые, как и они сами, песни. К вечеру, правда, песни становились грустнее и разговоры неинтересными. Но у меня там было целых четыре брата, которые между собой жили относительно дружно, а в моём присутствии так и вообще не дрались, делясь со мной своими коллекциями солдатиков и марок.
Все родственники жили небогато. Сказывалась участь ссыльных. Но и тяги к знаниям особой не наблюдалось. Мой папа, играющий на фортепиано, на баяне, на гитаре и на балалайке был для них звёздой. Но я замерла, когда самая старшая сестра папы – тётя Нина – взяла гитару и исполнила незабываемую по впечатлениям песню. Там были такие жалостливые слова про девушку, утопшую из-за своей несчастной любви… Сёстры папы, а их было ещё две, подпевали и плакали, и я плакала и подвывала вместе с ними. Потом они говорили о своей маме и её маме – моих бабушке и прабабке – какой удивительной души это были женщины – их все уважали за то, что они были образованные, воспитанные и работаящие. И, как оказалось, вся томиловская «порода» любила петь. Но петь в будние дни запрещалось строго-настрого – считалось это грехом. Никто не помышлял нарушать заложенные порядки, да и сил-то на потехи не было. Каждый недельный день был расписан по часам – работа кормила и поила. А вот в воскресенье – уже с первыми лучами солнца начиналась колготня вокруг печки – золу выгрести, решётку прочистить, уголь с дровами принести, потом – воду из колонки…И по дому начинал растекаться запах «подошедшей» опары для пирогов, в ожидании праздника, когда счастье стояло уже на пороге.
Автор: Вета Ножкина
